Алексей Колобродов. Здравые смыслы. Настоящая литература настоящего времени. — М.: Центрполиграф, 2017. Серия «Захар Прилепин рекомендует».

Алексей Колобродов (далее АК) — писатель, журналист, критик, автор статей о литературе (современной — и не только), а также книг «Культурный герой. Владимир Путин в современном российском искусстве» (2012) и «Захар» (2015).

На территории литкритики АК делает много такого, чего не делает никто. Он практикует не самый популярный у наших критиков метод пристального чтения, всегда идёт вглубь. Выстраивает невероятно эффектные — красивые! — цепочки литературного родства. Сравнивает и сопоставляет, ловит отзвуки. В результате книга «Здравые смыслы» оказывается насыщенной именами и фактами, порой до сгущенности. Столько сравнений, сопоставлений, ассоциаций, да просто информации не всякий ум выдержит!

Портрет на фоне

Конструкции АК часто необычны и всегда ярки. Он может поставить рядом Ахматову и Лимонова, Аксёнова и Майкла Джексона (вроде бы в шутку, но…), Солженицына и Егора Летова, «Лавра» и «Старика Хоттабыча». «Остров Крым» и «Незнайку на Луне» …Может вывести Тарантино из «Калины красной». Или небрежно, как бы между прочим уронит в связи с романом Евгения Водолазкина: «Кстати, у “Авиатора” Скорсезе Оскаров пять…» — и многое становится ясным.

Формулирует АК по-писательски образно, отчего его трудно пересказывать, хочется цитировать и цитировать. Вот о «Вере» (2015) Александра Снегирёва — «роман цельный и мускулистый, но притом лёгкий, как прыжок крупной кошки». О читателях (слушателях) «бизнес-тренера Пелевина», которые верят, что могут «стать таким же Пелевиным — в варианте офисного байронита или тусовочного дракулито». Об объединяющем поколение Аксёнова и Пелевина конформизме — «желании жуировать и чегеварить одновременно» (не совсем справедливо, но остроумно!)

Суть романа Евгения Водолазкина исчерпывается заголовком рецензии на него — «„Авиатор“: под крылом из фанеры». Или вот это — «Википедия русской жизни» — о биоромане (так!) «Жизнь советской девушки» (2014) Татьяны Москвиной. Или довольно ехидное «Триумф моли» — о романе Кристины Хуцишвили «Триумф» (2013).

Или взять хотя бы один из своеобычно употребляемых АК эпитетов — эрегированный(-ая): «эрегированная фраза», «эрегированный символ» и даже «эрегированные индикаторы пошлости»…

Да хоть само название — «Здравые смыслы». Несвойственное этому выражению множественное число свидетельствует о том, что имеется в виду вовсе не «апология благоразумия» (Олег Демидов).

АК назвал роман «Чапаев и Пустота» «очередной энциклопедией русской словесности», то же можно отнести и к его «Здравым смыслам».

В этой книге не только критика, но и литературоведение, и история литературы, и жизнь.

Что, наверное, и заставило Захара Прилепина сказать в предисловии:

«Назвать Алексея Колобродова ”литературным критиком” язык не поворачивается, он про что-то другое».

Отважно пробираясь по запутанным (ближним и дальним) тропам нашей словесности, АК выходит к новым — здравым — смыслам. И пусть некоторые его утверждения неэнциклопедично вызывают на спор, тем они и хороши!

По следам классиков

В книге «Здравые смыслы» три раздела, а по сути — три самодостаточные книги.

Первый раздел — «Пограничья величия» — о классиках и «классических текстах» — начинается с расстрела деда Хасана и экскурса в криминальную историю России и в соответствующую литературу. По мере появления — Гиголашвили, Адольфыч (Нестеренко), Пелевин, Шаламов, Синявский, Пушкин. Самое интересное и неожиданное здесь — утверждение (с доказательствами) образа Пугачева из «Капитанской дочки» как первого образа настоящего блатного в русской литературе — первого вора.

Повесть Пушкина АК разбирает по косточкам, точнее, по эпизодам — от «Эпизода № 1. Феня» до «Эпизода № 5. Пограничье».

Отмечая:

«Гениальное же прозрение Александра Пушкина в том, что отсутствие ярко выраженных …границ между ментами и блатными есть один из главных признаков русской смуты».

Эту русскую (впрочем, только ли русскую?) особенность АК будет находить и у других авторов, от Сергея Довлатова до Андрея Рубанова и Михаила Гиголашвили.

Результаты наблюдения над Сергеем Есениным (поэт, кажется, особенно интересующий АК) тоже оригинальны. Отмечая (с оговоркой: «рискнул обозначить») «поэтическую бисексуальность» и даже «политическую двуствольность», которые «кроются в самой онтологии есенинского творчества» (и, добавим, не только творчества), критик объясняет этим отсутствие в «Стране негодяев» отрицательных персонажей. То есть Чекистов, в трактовке АК, вовсе не русофоб, а сам Есенин не антисемит, скорее — «антикрестьянский поэт». И тонкое и точное замечание: Пугачев «дан как партийный вождь, тогдашний левый эсер или сегодняшний нацбол, с романтизмом, рефлексиями и печатью жертвенности».

В повести «Собачье сердце» Булгакова для АК принципиально важен профессор Преображенский. Он, оказывается, не стопроцентный европеец, как принято считать; вот и обёртку от колбасы на улице бросил, и взятку Швондеру предлагает… На самом деле, говорит АК, этот «идеал российского прогрессиста» европеец лишь в том (неприятном) смысле, что заботится «об евгенике, об улучшении человеческой породы».

Стоит всё же уточнить: в то время, в 1920-е годы, евгеника была в чести не только в Европе, но и в СССР. А советские вожди (кстати, невысоко ставящие интеллект пролетариев) были зациклены на создании «нового человека». Но, так или иначе, разбор «Собачьего сердца» вышел впечатляющим и — вызывающим. Не хватает разве что обстоятельного разговора о Швондере.

Совсем уж неожиданно представлен Василий Шукшин. АК отвергает как недостаточный канон «патриотический» («гениальный самородок, певец Русской Правды и русского человека …», но и «автор вреднейших кляуз на русского мужика») и канон «либеральный» («нишевая роль», «повыше Юрия Казакова, пониже Высоцкого»; сюда же — злобный некролог-памфлет Фридриха Горенштейна). И предлагает свой канон, эффектно запараллеливая Шукшина — да, не пугайтесь! — со Стивенсоном. Но литературную родословную писателя выводит всё-таки из советских 1920-х — «серапионовы братья», «метод остранения… Точнее сказать, отчуждения».

Отсюда протягиваются провода уже к тем, кого (условно) называют «новыми реалистами» (Захар Прилепин, Михаил Елизаров, Андрей Рубанов), ибо они «ведут генеалогию из 20-х годов, непосредственно через Шукшина».

Одна из любимых мыслей АК — точнее, это концепция — появляется в проникновенном очерке памяти Алексея Балабанова. Это деление творцов на две категории: «художники времени», которых интересует «время и то, что оно делает с человеком», и «художники пространства», они выясняют отношения с пространством, необязательно географическим. (Концепция, кстати, напоминает рассуждения о времени и пространстве в пьесе Бродского «Мрамор».)

Так вот, Балабанов — из художников времени. Описано это у АК поэтически:

«Он знал, что время — субстанция неровная, видел его разломы, спускался в черные дыры, прозревал за ландшафтом — звенящую пустоту, за каждым словом — сдвиг материи, за гламурным прикидом — зэковское исподнее….».

Художниками времени АК также считает: Маяковского, Шолохова, Катаева, Бродского, Лимонова (иногда — «и детей его — новых реалистов»), а также — внимание! — Дмитрия Быкова. К художникам пространства относит Аксёнова, Пелевина, Сорокина.

Торжественно (хотя, может, и преждевременно по отношению к живущим) объявляет: «Тема времени делает писателей великими, а тема пространства — культовыми». Вообще-то этой темы хватило бы на полноценную монографию, но АК щедр и беспечен.

В этом же разделе — главка, посвященная установлению кровных связей Виктора Пелевина с Иваном Буниным (и пунктиром — с другими классиками). Из «Окаянных дней» и очерков «Горький», «Третий Толстой», «Волошин» и др. — фактура «Чапаева и Пустоты» (1996) и «подкупающая и размашистая несправедливость суждений, ученически воспринятая Пелевиным». Положив рядом тексты, АК, опять же убедительно, доказывает это. А заключает лестным для Пелевина образом: «Бунин, надо признать, куда суше и тезисней».

Довлатова АК сопоставляет с Высоцким («наиболее близка «Зона» городским романсам, не обязательно блатного цикла»). К «Компромиссу» (новеллы о газете «Советская Эстония») подтягивает и «Последнюю газету» Николая Климонтовича (о «Коммерсанте»), и «Generation «П»» Виктора Пелевина. На этом фоне «Компромисс» действительно начинает играть новыми смыслами. Но вот сравнение «Заповедника» с «Елтышевыми» Романа Сенчина как-то не убеждает и никакого эффекта не даёт.

Сопоставляя Довлатова еще и с Лимоновым, АК приводит красочные высказывания писателей друг о друге (Лимонов о Довлатове: «Он умудрялся всегда быть с краю поля зрения. И всегда стоять. Именно сиротливым сырым бревном». Довлатов о Лимонове: «Он действительно забитый и несчастный человек. Бледный, трезвый, худенький, в мятом галстучке»). И, отметив общую «магистральную тему — «нового лишнего человека», отдаёт преимущество Лимонову, который «стал для молодых писателей Авторитетом» (с прописной!). «А вот Довлатов на Авторитета не потянул».

Вообще Лимонова в «Здравых смыслах» много.

Его книгам «Апология чукчей» (2013) и «Титаны» (2014) посвящена отдельная главка, где обозначена новая манера писателя — «агрессивно-насмешливый гон старого пролетария, чуть усталый, но по-прежнему полный жизнью и собой». Само лимоновское словцо часто оказывается кстати — идёт ли речь, скажем, о «Гагарине» (2011, ЖЗЛ) Льва Данилкина или о «Вере» (2015) Александра Снегирёва (и действительно, как не процитировать Лимонова, говоря о «Вере»: «…Пи…да — очень серьезная вещь… Очень серьезная».)

К Лимонову как к «законодателю литературных мод» АК обращается и тогда, когда выявляет в литературе криминальную, или крёстноотческую традицию (хорошее, ёмкое и ироничное выражение, придуманное АК). Давая хлёсткое определение «Собачьему сердцу» — «манифест социал-дарвинизма», — критик приправляет его опять же Лимоновым: «гнусный антипролетарский памфлет» (хотя не Лимонову, называвшему пролетариев «козьим племенем», корить кого-то за сословное высокомерие).

Другие вечные анфан тэррибли нашего литературного пространства тоже в зоне внимания АК. Так, он вступает в спор с Дмитрием Галковским, продвигающим идею — «Михаил Булгаков — подлинный автор “Двенадцати стульев” и “Золотого теленка”». С точки зрения АК, всё наоборот: «…московские главы [«Мастера и Маргариты»] явно делались с оглядкой на стилистику и громкий успех, как минимум, “Двенадцати стульев“ (и еще “серапиона“ Зощенко)». Может быть и так. Но, наверное, надо было еще отметить нежелание Галковского называть предшественников этой идеи (а их много, из последних — Ирина Амлински с книгой «12 стульев от Михаила Булгакова», 2013).

Ну, а самый привлекательный (после Лимонова) автор для АК — это, конечно, Дмитрий Быков, которого он ставит в почетный ряд художников времени, то есть (получается) великих. АК бережно разбирает даже «Сигналы» (2013) Быкова (сочинение проходное и, к тому же, написанное в соавторстве с Валерией Жаровой). Защищает от критики его книгу о Маяковском «13-й апостол» (2016), полагая главными её достоинствами непосредственность реакции и «апофеоз вовлеченности». Хотя кое за что и сам критикует (например, за предположение, что черный человек Есенина — это Маяковский).

В главке «Чародеи и ученики» уже третьего раздела книги АК запараллеливает Быкова с Пелевиным — как «самых больших, сильных и необходимых сегодня писателей». Более того: главным в этой паре оказывается как раз Быков, то есть ученик. Ну кто, кроме АК, может заметить, например, в романе «Остромов, или Ученик чародея» (2012) пародию на Натана Дубовицкого?!

Примечательно и привлекательно: АК позиционирует себя как ватника, но это не мешает ему высоко ценить антиватника Быкова.

Отказ от идеологической предвзятости АК ценит и у других. Будь то «Зимняя дорога» (2015) Леонида Юзефовича («чеканно-строгая, безоценочная и неэмоциональная манера Юзефовича, в то же время с глубоким пониманием и сопереживанием сделанная хроника»). Или роман Сергея Шаргунова «1993. Семейный портрет на фоне горящего дома» (2013), где «литература победила идеологию».

Замерить всех!

Раздел второй — «Замеры» — срез живой литературной жизни. АК откликался если не на всё, то на многое. Рецензии его всегда плод пристального чтения, и потому больше чем рецензии.

Так, построение «Семи жизней» (2016) Захара Прилепина критик рифмует с «изощренной композицией» «Героя нашего времени», контент определяет как «микс трипа с роуд-муви» (трип здесь — психоделия, роуд-муви — фильм-путешествие). Генеалогию этой книги рассказов он возводит к западной традиции — «к Трумену Капоте. И лимоновской новеллистике поздних 80-х». А также к Ал. Н. Толстому, Леонову, Гайдару, к «Зощенко сентиментальных повестей». Констатируя: Прилепин — «реалист и одновременно метафизик» («как и любой крупный русский художник»).

Одно из завидных умений АК — это умение показать профиль писателя, отталкиваясь от одной его книги. Например, суть «Мультиков» (2010) Михаила Елизарова он обозначает как «трагедийные приключения неокрепшего советского разума …в перестройку и сразу после» и тут же даёт роману несколько определений веером («роман-комикс, роман-метафора», «модель “романа воспитания”»). Представлена и генеалогия писателя: с одной стороны, Владимир Шаров и (отчасти) Виктор Пелевин; с другой, — «Мамлеев и немного Сорокин» (позже прибавятся Бабель и Олеша).

Кстати приходятся и личные воспоминания АК — о том, как хулиганили в отрочестве (играли в «чебурашку»).

Из рецензии на «Информацию» (2011) Романа Сенчина прорастает полноценный литературный портрет прозаика. Сенчин «подчеркнуто не интеллигентен, но и совершенно не народен. Провинциал, но отнюдь не маргинал». Он «ровный, интонационно и эмоционально». В описаниях секса «стиль даже не медицинского справочника, но энтомологического словаря». «Словарь заурядный, стертый даже в ругательствах», чаще всего встречается «тварь», «гнида», «быдло» и его производные. А также «геморрои», которые АК ловко накладывает на «жизненные переплеты героя» «Информации» («сюжетцы, в общем, не смертельны, но мучительны и противны»).

Стоит добавить еще красочную дефиницию из книги «Захар» — «фирменный сенчинский похмельный реализм». Ну и, как всегда, генеалогия — «Подросток» Достоевского «на новой фене». Из достоинств — «энергия преодоления».

Профиль Сергея Шаргунова АК составляет, привязывая рецензию на роман «1993. Семейный портрет на фоне горящего дома» (2013) к другим его книгам, и каждая такая привязка — сюжет, пусть и небольшой. Рассматривая «1993» как феномен «литературы общественного напряга и надрыва», он рассуждает о природе протеста, следуя событиям романа между Черным Октябрём 1993-го и Болотной площадью 2012-го. Стоит отметить и (межвидовое) сравнение главного героя «1993» Виктора Брянцева с лирическим героем стихов Всеволода Емелина, маргиналом, аутсайдером. Ну и главное — «…до Шаргунова настоящего бунта в нашей литературе не было».

В начале книги АК сказал о том, что хотел «избежать иерархий, естественного зазора между признанными писателями и литературной молодежью», но куда от иерархий деться! Здесь главное — не пропустить, заметить настоящее. И АК замечает. Прежде всего — книгу Василия Авченко «Кристалл в прозрачной оправе. Рассказы о воде и камнях» (2015 ), о которой он рассказывает в главке под многозначным названием «Самурайская вата».

Цитата:

«Одержимость алхимика, репортерский азарт, жадный ум интеллектуала, ревность патриота и мастерство прозаика. Легкая, живая интонация. Повествование — как мелкоячеистая сеть…»

Вне идеологий разобран «идеологический роман» Дмитрия Филиппова «Я — русский» (2014) («привычные уже идеологемы левого толка в миксе с имперским национализмом и радикальными местами антикавказскими и — шире — антимигрантскими выпадами»). И в пандан — роман c нацистским названием «Кровь и почва» (2015) Антона Секисова, в котором «…через оптику трипа, иронии и сарказма, показан проект “патриотический”, агрессивный и выморочный…».

Среди не самых громких, но заслуживающих внимания книг, отрецензированных АК, — «Гормон радости» (2015) Марии Панкевич — о женской зоне. Эту тюремную прозу критик находчиво сравнивает с тату(!), «искусством почти фольклорным, с традиционным набором сюжетов и приемов, небогатой цветовой гаммой, но которое в умелых руках может разогнаться от шаржа до икон и фресок». И конечно, «Шахтёрская глубокая» (2016) Ганны Шевченко, где производственная тема повязана с мифологией, мистикой и «чернобыльским фоном». Судя по рецензии, писательница умеет многое, в том числе — весело хулиганить, писать эротику и «виртуозно… “включать блондинку”».

Особый интерес представляют отклики АК на сочинения украинских писателей — о них мало кто пишет, а они всё-таки наши братья (и сёстры)! Это прежде всего «Ворошиловград» Сергея Жадана(2010) (2012 — перевод на русский З. Баблояна). По выразительному определению АК, Жадан — «эдакий Гоголь-хипстер, со страстью фотографирования всего и вся ручной мыльницей». А достоинство его романа — то же, что у советских песен («Давно не бывал я в Донбассе», «Спят курганы тёмные»), то есть имперская ностальгия. Что парадоксально, заметим, только на первый взгляд!

«Victory Park» (2014) русскоязычного Алексея Никитина — тоже ностальгия. Время действия — знаковый 1984 год (до которого Советский Союз всё-таки просуществовал). Этот роман АК определяет замысловато — крипторемейк, обнаруживая в нём следы Борхеса и Кастанеды. Но лейтмотив — «лирический боевик», шансон Александра Новикова «Помнишь, девочка, гуляли мы в саду». На круг же — «во многом хороший русский (так! — В.Ш.) роман о 1984-м».

Порнохронику русскоязычной Лизы Готфрик «Красавица» (2015) АК меряет уже киношным рядом («интеллектуальное порно», «ближе к Тинто Брассу, чем Ларсу фон Триеру и его эпигонам»), а также группой «Кровосток» и битничеством в «обобщенно-женском варианте». Ну и для тех, кто особенно переживает за Украину, вот это: «из “Красавицы” можно почерпнуть любопытные сведения политологического скорее толка. А может, чем черт не шутит, использовать как свидетельские показания на каком-нибудь грядущем процессе».

К письменникам примыкает и русский украинец Платон Беседин с «Книгой Греха» (2012). Острый глаз критика вылавливает из его текста множество аллюзий — от библейских пророков до, скажем, Селина.

«…гнусноватое, кишащее монстрами и жертвами, подполье. все новые потоки крови, нагромождение трупов, конвейер устрашающих и постыдных историй… все в комплекте, и даже чересчур».

Как подтверждение — эпизод, в котором девушка съедает ампутированный у неё клитор. «Сорокин, помноженный на раннего Маяковского», — меланхолично замечает АК. Но вот, может быть, главное: «послевкусие от книжки дает ощущение странной свежести, какого-то неожиданно легкого света». Придётся поверить, хотя этот съеденный клитор как-то мешает…

Заставляет АК задуматься и над романом «Машинка и Велик» (2012) Натана Дубовицкого — автора, оказавшегося в тени после шума вокруг «Околоноля» (2009). Но сейчас вроде бы выходящего из тени с романом «Ультранормальность» (2017) — о последнем сроке Путина-Дракона, о борьбе элит и т.п. Почитать рецензию АК на это сочинение было бы очень интересно — в нём литература и политика.

Что еще хорошо в «Здравых смыслах», так это лирические отступления. Вот АК рассуждает о романе с пинк-флойдовским названием «Трубач у врат зари» (2016) Романа Богословского (исполненным в духе «автобиографического реализма», но счастливо избежавшим его пороков).

И вспоминает о том, как много лет назад читал повесть советского писателя Бориса Балтера «До свиданья, мальчики»:

«Нашел я два нумера «Юности» за 62-й год в родительских фотоальбомах и бумагах, двадцать лет спустя после их выхода, и до сих пор помню…пронзительное ощущение вдребезги разбежавшихся эпох. (…) Оказаться бы снова в той полутемной квартире и под бормотание проводного радио провести рукой по шершавой странице, ощутить ладонью буквы вперемешку с пылью…»

В поисках пары

Третий раздел «Страна сближений» по идее — сравнительные описания, призванные иллюстрировать (предупреждает АК) его «давний и спорный тезис» — «таланты ходят парами». Как мизера.

Тезис действительно спорный, хотя дело не столько в этом, сколько в том, что пары составлены не всегда корректно. Вот первая — ударная! — главка раздела — «Соавторы пространств. Василий Аксёнов и Виктор Пелевин глазами современников», где рассматриваются три книги: «Аксенов» (2012, ЖЗЛ) Дмитрия Петрова, «Аксенов» (2011) Александра Кабакова и Евгения Попова и «Пелевин и поколение пустоты» (2012) Сергея Полотовского и Романа Козака.

Само по себе это увлекательно, но какая пара из Аксёнова и Пелевина, если они пришли в литературу с разницей почти в 30 лет? И слоган «Пелевин — это Аксенов сегодня» дела не спасает. Кажется, сам АК это чувствует и потому довольно много говорит здесь о Сергее Довлатове, который всё-таки ближе к Аксёнову. Хотя и они не пара. Тем более что в первой части возникает некое подобие пары — Довлатова и Лимонова.

Захар Прилепин и Рич тоже не вполне пара — они просто вместе записали альбом «На океан». Да и про Рича здесь почти ничего нет. Зато вскрыты литературные коды альбома (Леонов, Керуак, Борис Рыжий, Гайто Газданов, Корней Чуковский, Иосиф Бродский и т.д.).

Талантами, которые всё-таки пришли парой, можно считать тех, кого АК окрестил «детьми Лимонова». Это Михаил Елизаров с рассказами «Мы вышли покурить на 17 лет…» (2012) и Андрей Рубанов с рассказами «Стыдные подвиги» (2012). Книги сравниваются по разным параметрам — жизненный опыт автора, эротика, производственная тема.

Парность Александра Гениса и Александра Гарроса (1975—2017) построена в основном на: созвучии имён, работе в тандемах (после которой оба «убедительно доказали свою литературную индивидуальность»); а еще оба они жили в Риге и написали воспоминания о ней. Ну и книги, вышедшие синхронно в одном издательстве … — «Непереводимая игра слов»(2016) Александра Гарроса и «Обратный адрес. Автопортрет» (2016) Александра Гениса.

«Яркие фактурно, стилистически талантливые, занятно сконструированные, они объективно свидетельствуют о конце глянцевой журналистики в России, в том виде, какой мы знали ее более двадцати лет». Притом, если верить АК, — а ему хочется верить! — Гаррос интереснее, содержательнее Гениса.

Замыкает и раздел, и всю книгу пара из кино: Юрий Быков с фильмом «Дурак» и Андрей Звягинцев с фильмом «Левиафан» (оба — 2014). Кода символична и предполагает дальнейший поиск здравых смыслов.

***

Книга «Здравые смыслы» открылась передо мной 13 февраля с.г. вот здесь:

«В «Семи жизнях» мелькают сцены чеченских войн и — впервые! — сражающегося Донбасса, но принципиальнее, что лирическое альтер эго автора… все увереннее движется путем воина».

Именно в этот день пришло известие о том, что Прилепин стал заместителем командира батальона спецназа ДНР. Что лишний раз доказывает: между текстом и жизнью нет непроходимых границ!

Роман Арбитман написал, что из «Здравых смыслов» читатель узнает «больше не о героях книги, а об ее авторе». Но это не так. На самом деле после этой книги вживе представляешь пульсирующую жизнью карту нашей литературы (про отсутствие которой могут говорить либо слепцы, либо обиженные на всё графоманы). Есть и настоящая литература, есть и настоящая критика. И Алексей Колобродов в первых её рядах.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>